Виновны в защите Родины, или Русский - Страница 234

234

Эти ребята легко берут в плен генералов, а как-то ради шутки ненавидящему их министру внутренних дел, перехитрив всю его охрану, подложили прямо на стол, прямо в его кабинете записочку: «Привет от «черных беретов», министр!»

Не только здесь, но и во всей стране уже страшная аббревиатура — ОМОН — стала означать нечто большее, чем просто — Отряд милиции особого назначения.

По городу ОМОН передвигается только так: задняя дверь УАЗа нараспашку и в дверь выставлен ствол пулемета, в окна — стволы автоматов. В штабе — пулеметные гнезда, мешки с песком, пулеметы на крышах и на окнах. И всюду, круглые сутки, в руках, на плечах, на коленях, всегда — автоматы.

По сути дела — война. Война, которой никто не хочет.

Не хотят омоновцы, ибо не может хотеть нормальный человек сутками напролет смотреть на мир через амбразуру в пулеметном, гнезде, через совмещение целика и мушки на автомате. Не может, хотеть дом. свой, из которого давно вывезена и спрятана семья, посещать раз в месяц, тайком, ночью.

Каждую минуту ожидаешь, что загремят, очереди и пули защелкают по маленькому дочкиному портрету на стене.

Не хотят и здесь, на хуторах, на дальних и ближних латышских хуторах, где тоже наши. Русские наши. Латышские наши. Всякие. И потому у самых дальних от всех этих политических беснований, даже у латышской крестьянки, муж которой русский, каждую секунду на глазах слезы надежды, страха, беспомощности.

— Что вы плачете?

— Просто вспомнила, когда была война… Я маленькая была, но все помню.

— Что для вас самое сейчас важное? В вашей жизни?

— Чтобы спокойно работать и внуков вырастить, чтобы они ничего не видели такого плохого, чтобы войны не было.

Чеслав. Командир ОМОНа.

Поляк. Крутой, умный, веселый и жестокий мужчина. При необходимости давать интервью напускает на себя необыкновенную важность и степенность и на себя полностью перестает быть похож.

— Чеслав, с кем вы боретесь и за что вы боретесь?

— Мы боремся с фашизмом, который все больше и больше процветает на территории Латвийской ССР. Мы остаемся до конца верными данной присяге.

— Ты помнишь, что сейчас пришло время, когда человек, который на территории этой страны пытается сохранить верность присяге, рано или поздно окажется преступником?

— Да, мы это осознаем, и мы прекрасно это видим, на деле, потому что на территории Латвийской ССР нас лишили статуса работников милиции. Мы вне закона. Приказ 018 от 17 января, подписанный господином Вазнисом, как его сейчас называют, разрешает работникам латвийской милиции стрелять в нас без предупреждения при появлении возле их объектов.

— К вам идут люди или нет?

— Да, идут. Я только могу привести такой вот. пример — за последний месяц к нам пришло тридцать человек.

Слава. Командир штаба ОМОНа. Русский. Пулей из автомата за 50 метров навскидку бьет маленькую лампочку. В бою равных даже здесь, в ОМОНе, восемь человек из которого берут МВД, где несколько десятков охраны, ему, кажется, равных нет Человек основательный и спокойный.

— Чего ты, вот ты, хочешь в жизни?

— Чего я хочу? Восстановления советской власти в Прибалтике, во всей. Эстония это, Латвия или Литва. И не хочу, чтобы, черные, коричневые становились у власти. Вот что я хочу.

— И за это ты дерешься?

— Да, и за это я дерусь.

— И будешь драться?

— И буду драться до конца.

Краповый, или же Дед. Прапорщик спецназа. Прозвище Краповый заслужил за цвет, берета. Прошел все, что можно и нельзя. Без него не обходилось и не могло обойтись ни одно спецназовское дело. Ворчлив, добродушен, но очень сам себе на уме.

Солдат, который пережил на службе десятки командующих, четырех генсеков, привык к подлости и идиотским поворотам нашей политики, к генеральскому предательству, ко всему привык.

— Мы хотим законности и порядка в Советском Союзе, для того чтобы люди не страдали и не жили с оружием.

Их на самом деле немного. Но Чеслав — командир отряда — храбрец.

— Нас достаточно, чтобы навести в Риге порядок. Их немного. Но их боятся. Боится правительство, боятся и ненавидят министры. От слова «ОМОН» трясет Народные фронты и подпольные, полуподпольные и явные националистические фашистские организации типа департамента охраны или местного МВД.

— По сколько тысяч предлагают, чтобы вы отсюда ушли?

— Последнее предложение было таким: каждому омоновцу выплатить по пятьдесят, тысяч, чтобы, мы вышли за пределы, республики.

— Но вы не уйдете?

— Нет, подразделение отсюда не уйдет, это однозначно.

— Но вас же все равно сдаст Москва, вас же все равно рано или поздно объявят вне закона.

— Мы ставили такой вопрос на общем, собрании подразделения — вопрос стоял однозначно, что, даже если нас сдаст Москва, мы отсюда не уйдем.

Странно. Дикая вещь.

Над омоновским оцепленным лагерем — простреленный красный флаг, который нынче в Союзе поднять, почти всюду, можно только подприкрытием пулемета.

Ведь что-то подобное уже было. И ОМОН, и десантники, и краповые, и все прочие, сохранившие понятие чести и присяги и готовые умереть в любую минуту, все больше и больше напоминают Белую гвардию. Тоже объединившую когда-то людей, не пожелавших среди беснований, мгновенной перемены идолов и цвета знамен забыться вместе со всеми, но не забывших чести и присяги. Все это у нас уже было — это Белая гвардия, и судьбу ее мы знаем.

234