Виновны в защите Родины, или Русский - Страница 40

— Это толстый написал!

— Нет, Толстой! Толстой! — отчаянно защищал любимого автора мальчик.

— Ну вот же, написано: толстый! — продолжал дразниться дежурный по заставе.

Наверное, наверное, мама привозила из города, куда наведывалась с оказией — отрядной машиной, — не только мороженое в стаканчике, но и детские тонкие книжки. Но их Иванов почему-то не запомнил.

Потом, конечно, были Куприн, Катаев, Чехов, все Толстые, Тургенев, Достоевский, Шолохов, Островский, Честертон и Теккерей, Диккенс и Вальтер Скотт, Гете и Гофман, Бальзак и Стендаль, но еще и Распутин, и Белов, и даже Остап Вишня в трех томах, и Семенихин, и Бабаевский, и Анатолий Иванов, и Бондарев, и Орлов, и Маканин, короче, все советские «классики» позднего периода — и «деревенщики», и «сорокалетние», да еще военные мемуары, и военные приключения в сериях, а еще Пушкин и Лермонтов, Блок и Есенин, Маяковский и Байрон, и Шелли, и Бодлер, и

Шекспир — и все в собраниях сочинений, прочитанные от корки до корки, потому что чтение было страстью. В универе, конечно, этот малый круг существенно расширился до обязательной программы филфака и сверх того, но основное, кроме Евангелия, разумеется, было заложено в детстве.

Обычный советский набор. Все, что продавалось в «Военной книге». Понятно, что именно там не было тех книг, которых больше всего жаждала юная душа. Книг, которые пришли не то чтобы слишком поздно, но тогда, когда душа уже отгорела. Может, и к лучшему.

Так вот, «Пути небесные». На первом курсе Иванов сначала обратил внимание на самых броских, вызывающе красивых студенток. И быстро вычеркнул их из списка достойных.

Потом, потом стал примечать обаяние. Как правило, это были девушки постарше, почти его ровесницы, во всяком случае, не вчерашние школьницы шестнадцати лет, каких было в группе подавляющее большинство. Именно среди них, тех, что почти ровесницы, оказалась жена. С которой прожито было семнадцать лет. Алла родила Валерию Алексеевичу дочь. А он придумал дочке имя — Ксения.

Алла, бывало, сетовала: «Всю жизнь мечтала — будет у меня дочь, назову Валерией. А тут муж — Валера. Валерия Валерьевна — это как-то уже слишком. Пришлось от мечты отказаться.»

Она была самой обаятельной в группе. По крайней мере, для Иванова. Роман начался перед 8-м Марта. Валера тогда только-только закончил сдавать свою первую сессию. Справка из госпиталя, предъявленная в феврале, уже перед каникулами, помогла. Сессию Иванову продлили, разрешили сдавать индивидуально. Не особо напрягаясь, студент сдал экзамены и даже умудрился получить стипендию. Так что поездка в Каунас и месячное пребывание в госпитале себя оправдали. Прервали череду бесконечных гулянок с сокурсниками. Дали передышку, «тормознули» не знавшего по молодости удержу Иванова. Правда, родители все равно были недовольны, поскольку едва Валеру выписали, как он пропал на неделю и появился в Риге только после того, как начальник госпиталя отыскал его в военном городке, неподалеку от Каунаса.

Роман с Татьяной — переводчицей радиоцентра в Линксмакальнисе — оказался скоротечным. Борис Николаевич — майор, сосед по палате, выписавшись в один день с Ивановым, попросил подождать его немного в госпитале, обещая сюрприз, а сам уехал. Не прошло и часа, как в приемном отделении, где на потертом диване коротал время Валерий, появилась Таня, уже не раз навещавшая «больного». Она порывисто обняла юношу, скорее по-дружески, чем страстно.

— Ну что, выздоравливающий, в гости ко мне поедешь?

— Так у вас же пропускной режим, секретность.

— Забыл, что у меня подруга — жена коменданта? Вот пропуск!

— От таких предложений не отказываются! — расцвел Иванов и решительно подхватил сумку с вещами.

Во дворе госпиталя на ослепительно-белом под солнцем снегу сверкала новенькая синяя «Волга» в экспортном исполнении. Таня широким жестом, приглашающе, махнула рукой:

— Карета подана, граф!

— Это твоя? У майора такая же точно. Или он дал покататься?

— Ага, даст он мне свою машину! — засмеялась девушка. — Просто в одном месте получали и почти в одно время. Начальник наш был очень недоволен — такая сопля, по его мнению, и такая же тачка, как у него!

— Цивильно! — Со сдержанным восхищением Валера устроился на переднем сиденье. Машина благоухала внутри чистотой, свежестью и тонкими духами. На цепочке перед ветровым стеклом болтался брелок — бронзовый негритенок с членом больше собственного роста.

Татьяна, включая зажигание, краем глаза уловила невольное смущение Иванова, разглядывающего брелок, и лукаво улыбнулась:

— Надеюсь, меня не посадят за растление малолетних!

— Тоже мне старушка! — рассердился Валера, покраснев и отворачиваясь в сторону.

— Ладно, ладно, поедем скорей, а то я со службы отпросилась на час, вместо обеда.

Татьяна ловко развернулась и выехала из ворот госпиталя на шоссе.

У молодой женщины было все, о чем только могли мечтать ее сверстницы. Личный автомобиль, и не «жигуленок», подаренный папой, а «Волга», купленная на «свои», заработанные в Африке, а затем и в Париже, чеки. Своя собственная, пусть однокомнатная, квартирка, обставленная новой мебелью, увешанная африканскими сувенирами, полная всяких, дразнящих воображение советского человека, мелочей. Книги, книги, книги, большая часть которых — на французском, немецком, английском, — привезена «оттуда».

Модная одежда, коллекция французских духов и алжирского золота. Кофеварочки, пепельницы, зажигалочки, сумочки, перчаточки, тапочки, пижамки, лифчики. Все было исполнено шарма, все было вызывающе прелестно. Включая, конечно, хозяйку.